Концерт отличала огромная эмоциональная отдача со стороны Елены. С первых же песен поразили красота, чувственный накал и сила исполнения. Всё это приоткрывало масштаб личной поглощённости Фроловой творчеством Губанова. О нём же говорили и её слова, размышления, сопутствующие песням. Она начала с рассказа о трудностях, связанных с выходом песенного диска. Сложный путь альбома к слушателю, по мнению Лены, отразил то сопротивление, которое по-прежнему встречает творчество Губанова.

    Фролова заговорила о гениальности Губанова, о его жажде самосгорания, способности соединять верх и низ, землю и небо. О том, как поэт умел в крайностях саморазрушения найти источник жертвенности и самоотверженности… Образы у Лены рождались всё более экстатические: движение на костёр, «сошествие во ад», неотъемлемое от торжества Пасхи, чудесное вознесение из ада в небесную высь… Было ясно, что Леонид Губанов стал одним из ключевых авторов для Фроловой, значимых для самоопределения, созидающих некую модель существования в искусстве – каким должен быть художник. С его образом и легендами о нём напрямую оказалась связана и излюбленная Леной тема - юродство в поэзии, выявлявшая для неё скрытую религиозную суть губановского творчества.

    Но как водится, навстречу тому, что звучит со сцены, открывается свой собственный слух. Моя первая попытка размышлять о творчестве Леонида Губанова была связана с вечером его памяти в Булгаковском доме. В этот раз к возникшему в воображении портрету добавилось ещё несколько штрихов… Но впечатления, как и в прошлый раз, совершенно субъективны - на слух, на ощупь. Первое, что выплёскивается из стихов Губанова при знакомстве с ними, – неудержимость потока и полное отсутствие внешней иерархии. Поэт пересоздаёт мир – его отражение в собственных глазах - вне какой-либо логики и правил, повинуясь лишь прихоти ассоциаций, случайному порыву. Образы сопрягаются в горячечном потоке речи зачастую настолько произвольно, что первостепенным становится не значение или осмысленность метафоры, а само ПРАВО автора на перекраивание вселенной.

    Губанов создаёт и лепит возлюбленную, как Господь в Раю – Еву. Но эротика, переполняющая его стихи, – движение не к всемогуществу, а к сгоранию и саморастрате, к растворению в Другом. Сквозь неё открывается человеческая уязвимость в творце, претендующем на всесилие. На этом перекрёстке - абсолютной уверенности поэта в своей уникальности и его же предельной зависимости от приятия и любви - заново возникает, рождается нечто трепетное: тема богочеловечности, униженного Бога. Но в отличие от со-распятости через жалость в стихах Вениамина Блаженного, у Губанова тема со-распятия возникает из глубин потерянности, погружения в сферы, традиционно ассоциируемые с «грехом», - алкоголь, проститутки («бабы легкого»), отчаянное самоутверждение и безбашенность. Вырастает из переживания эротики и телесности как священнодействия…

    Стремление «есть и пить с мытарями и грешниками» преображено, переиначено, как и весь состав губановской поэтической вселенной: поэт для себя – не только Господь, но и мытарь. Он – всесилен и одновременно катастрофически нуждается в спасении, которое полностью – в руках Другого. Однако такое сочетание всемогущества и зависимости предельно близко к младенческому состоянию новорожденного, а за образом возлюбленной в стихах Губанова невольно просвечивает лик Великой Матери, - не девы Марии, а того врождённого представления о божественности Матери, о Боге-Матери, которое изначально свойственно каждому человеку и лишь потом сменяется образом Бога-Отца (и то не у всех).

Так биография стремительно сближается с мифологией, с ощущением исключительности и религиозной ценности своего внутреннего опыта. Основные и чуть ли не единственные собеседники Леонида Губанова – Россия, Судьба, Душа, Бог, Смерть, а вовсе не какие-то там люди, современники. Из людей важны только ТЫ и Я. Женщины делятся на «баб» - и Избранницу, за чьим образом просвечивает библейский подтекст, - от райского сада до соперничества с автором «Песни песней». Внешняя иерархия сломана, а внутренняя предельно проста: в мире есть только Я – и всё остальное.

    И вот тут - на уровне метафор и символического отражения у поэта его образа - неожиданно проступают черты сходства в стихах Губанова и самой Елены Фроловой. Ведь у Фроловой ровно те же собеседники: Бог, Душа, Сердце, Ты… Тот же размах – земля и небо, мир, рай, вечность. Первоисточник и двигатель вселенной – душа поэта, всё остальное – лишь её отражение. Похоже, главный источник творческой энергии для поэта такого склада – уверенность во всесилии своего внутреннего импульса, способного проломить любые преграды и стены. Вера в сверхзначимость субъективного мира и представления.

    В начале второго отделения со своими песнями на стихи Губанова выступал Владимир Бережков. Он вспоминал не о мифологическом, а о живом Леониде Губанове, с котором дружил. Не спеша и со вкусом описывал мягкий снежок, который когда-то порошил над таганской площадью. По ней шли Бережков с Луферовым, а навстречу им – Губанов и Вера Матвеева, машут руками, зовут: «Пойдёмте с нами, у нас концерт лучше будет…». И это давнишнее и полусказочное «когда-то» благодаря рассказу вернулось в «сейчас», приблизилось к слушателям.

    Через песни Бережкова на сцене возник совсем другой Губанов. В нём проявились вдруг осязаемый рельеф и душевность. Замедления, паузы, расширяющееся пространство, особая вопросительная интонация – все эти особенности авторской манеры Бережкова раскрыли в губановских стихах не только энергию, но и мысль. Способность к со-размышлению, привнесённая Владимиром Бережковым, преобразила впечатление от стихов Губанова как от сокрушительного потока, несущего обломки мыслей на волне страсти и убеждённости, – наподобие ледохода.

    Атмосферу концерта ещё больше смягчили и углубили воспоминания о Вере Матвеевой, близко дружившей с Губановым и прожившей не менее трагическую судьбу, но совсем иную. Свет чистоты и приятия мира, пронзительная любовь к жизни – в преддверии неотвратимой смерти, - эти черты песен Веры слышны были и в посвященной ей песне Фроловой, которая тоже звучала на концерте. Выйдя на сцену после Бережкова, Лена рассказала, как нашла в голосе Веры Матвеевой саму себя, близкую себе интонацию, поддержку и почву для самоопределения.

    Событием вечера стал долгожданный диск песен Фроловой на стихи Леонида Губанова – «Лестница любви». Первое, что видишь и с чем встречаешься, раскрывая этот альбом, - статья Андрея Анпилова «В каморке сердца грустно и светло». В ней поэт - «лунатик», обречённый мальчик. Голос Елены его хранит, окутывает сочувствием и любовью. Это уже новый, третий образ Губанова, - иной, чем у Бережкова или Фроловой, хрупкий и уязвимый, тот, кого надо по-матерински оберегать. Именно сердечный трепет и самозабвенный лиризм переживут время, а вовсе не истовая вера в сокрушительную силу творческого императива, не тяжба с миром и Творцом, - так можно понять из статьи… Получается, что в Губанове могут найти для себя нечто близкое поэты самого разного - в том числе и диаметрально противоположного - склада.

    Все эти разнообразные прочтения губановского творчества раскрывают многоликость поэта: в нём видна и жертвенность, и одновременно – соперничество с Творцом. Отказ воспринимать какую-либо иную реальность, кроме собственного представления о ней, - и крайняя нужда в признании… Беззащитность ребёнка сочетается с агрессивностью юноши, желающего поединка сразу со всем «миром», а не с какими-то его частностями.

    Ещё одна мысль важна – и спорна - в анпиловской статье: Бережков поёт стихи Губанова «от первого лица», отождествляясь с автором, а Фролова – нет, не «от первого», а как бы из другого – воспринимающего и любящего - измерения. Однако Фролова, на мой взгляд, во многом поёт стихи Губанова именно «от первого лица», опираясь на «мужское» внутри женщины, – на энергию бесстрашия и лидерства, на решимость и самодостаточность. Но в её исполнении, безусловно, есть и то, чего нет у Бережкова, – женское любование силой, женское раскрытие навстречу губановской энергии страсти, его воле к покорению и преображению завоёванных пространств.

    Одновременно Лена как бы «рождает» образ Губанова для современных слушателей. В её со-творчестве действительно немало материнского. Леонида Губанова знают и ценят поэты, его ровесники, соучастники и свидетели его биографии… Но многие нынешние слушатели узнали сначала песни Фроловой, и лишь потом стихи самого Губанова, его личность и судьбу. Поток узнавания продолжается по сей день – Лена буквально заражает своей любовью и убеждённостью в гениальности Губанова даже тех, кто в этом сомневается. Кажется, что если поэт способен пробудить отклик такой силы, то одно это свидетельствует о глубине и значимости его стихов.

    Постепенно через творчество Губанова – как и многих других поэтов - открываешь, насколько велика в современном человеке потребность заново, на свой страх и риск пробиться к библейским истинам со-творчества – вернуться к состоянию Адама в Раю, вернуть себе право «давать имена» по своей воле и усмотрению.

    Но меня, как зрителя, особенно завораживает в песенно-поэтическом пространстве сам образ ниточки, огонька, эстафеты… Живого неумирающего дыхания – или искры, которую передают из рук в руки. Стихи сохраняют ритм дыхания своего создателя… А песни Елены Фроловой на стихи выдающихся поэтов вновь и вновь возвращают к теме апостольства, прямого продолжения духовного опыта через причастность, - когда нечто тебя затрагивает и переворачивает лично…