Традиция рождественских концертов Елены Фроловой, наверное, выросла из «Рождественского романса» И.Бродского – знаковой песни для Лены, своего рода «визитной карточки», а, скорее, даже – в продолжение традиции, установленной для себя самим поэтом: к каждому Рождеству писать новое стихотворение. Тут виден и практический смысл: поддерживать ритм, опорные точки календаря, приучать к ним зрителя, который уже заранее ждёт концерта в определённое время. Есть в таком устойчивом, из года в год повторяющемся действии и своя символика: возвращение к источнику, путеводному свету рождественской звезды, обновление – или сверка нового опыта с изначальным. Важно и то, что для самой Лены рождественский концерт – своего рода подношение празднику, утверждение связи творчества с духовным путём.
Первое отделение целиком состояло из песен на стихи Иосифа Бродского: «Мотылёк», «Сжимающий пайку изгнанья», «На Карловом мосту», «Романс скрипача», «Сонетик», «Ни родины, ни дома», «В деревне Бог живёт…», «Зима, зима, я еду по зиме», и др. Поэтому сквозными образами начала концерта оказались образы дома и изгнания, дороги и остановки. Это сразу углубило связь с рождественской темой: поиск пристанища, жизнь в изгнании – как свидетельство избранности, очевидная параллель поэта – и «сына Божия»… В финале первого отделения прозвучал знаменитый «Рождественский романс»: «Плывёт в тоске необъяснимой…». Перед песней Лена вспомнила о юбилее стихотворения, написанного почти в тот же день много лет назад - 28 декабря 1961. Заговорила о нём с огромной любовью, сказав, что весь концерт посвящается этой дате – и этому дорогому для неё произведению Бродского. Может быть, благодаря особому и очень личному отношению Фроловой к образам Рождества и к творчеству Иосифа Бродского, заискрилось незримо множество зеркальных отражений: Бродский, увидевший в истории Рождества и бегстве в Египет прообраз личного пути и собственной роли «изгнанника», новые поэты, выбравшие такой же «путеводной звездой» для себя уже самого Бродского… Свет дробящегося отражения – всё более слабого, гаснущего тем быстрее, чем он дальше от первоисточника… Однако обращение Лены к этому стихотворению – слова о нём и его исполнение – своей эмоциональностью, глубиной проникновения будто бы давали нам, зрителям, понять: здесь присутствует свет не затухающий, не вторичный. Есть прямая связь, личное приятие внутреннего огня из рук в руки.
Мне кажется, песни Елены Фроловой не обжигали бы, не обладали бы такой силой, если бы сама Фролова не чувствовала, не была убеждена в своей близости к первоисточнику. Способность воспринимать смысл и энергию сказанного без посредников, не нуждаться ни в чьей санкции для того, чтобы ощутить себя «избранным» - это качество придаёт сценическому образу Лены черты жрицы, творящей на глазах у зрителей собственную мистерию.
Теперь часто при упоминании концертов Фроловой звучит слово «мастерство»… Но её выступлениям присуще не просто техническое, исполнительское мастерство, а особое сакральное отношение к самому присутствию на сцене. Оно превращает концерты Елены в своего рода ритуал, оказывающий духовное воздействие на слушателей. Главный смысл этого воздействия – взгонка внутреннего огня, убеждение, что апостольская традиция передаётся через жар, прямую приобщённость, через само желание быть в неё включённым, а не какими-то внешними и формальными путями… «Аксиос» - «Достоин!» - со стороны окружающих раздаётся лишь эхом, отголоском посвящения, уже прозвучавшего внутри.
На протяжении концерта вспоминалась классическая строчка А.Ахматовой: «холодок настоящей свободы» (из цикла «Разрыв»). Стихи И.Бродского о бездомности, которая настигает повсюду, помогали острее воспринять парадоксальную ситуацию: тот, кто чувствует себя «дома» во всех других временах и эпохах, порой ощущает себя бесприютным в собственном, реальном, сиюминутном времени… Может быть, это и впрямь подобно погружению на корабль – свой «ковчег завета», на который уж если взошёл, то неизбежно простился с надёжностью обеспеченного житья… Обеспеченного даже не материально, а, скорее, «знанием наперёд» - знанием о том, что ждёт тебя завтра, послезавтра и третьего дня. Ведь тот, кто в дороге, не уверен даже в следующем часе.
Да, это и было главным впечатлением от образа Фроловой на сцене: внутренняя сила, покой и – «холодок настоящей свободы». Но второе отделение концерта как-то по-новому обернуло тему, раскрасило в иные цвета. В первой части звучали песни на стихи М.Цветаевой: «Три царя, три ларя», «Закачай меня, звёздный чёлн», «Косматая звезда…», «Ранне-утрення…», так или иначе связанные с темой или образами Рождества. А потом Лена спела несколько новых песен на стихи Елены Шварц, которые лично для меня, пожалуй, и стали главным событием концерта. И дело было даже не в новизне, неизвестности этих песен прежде, а в поразительной цельности, внезапно открывшейся гармонии… Она проступила не только из стихов, но и в общей ткани концерта.
Смысловые и эмоциональные импульсы первого и второго отделения оказались, по сути, противонаправленными. Кристальная ясность, открытость в вере, в принятии призвания – то, что зазвучало в песнях на стихи Е.Шварц: «Чёрно-белая снежинка...», «Самоубийственное море», «Вариация» («В колодец смотришь на меня…»), «Не плясала б я на крыше…». Большая близость с цветаевским миром-духом-энергией и самоощущение творца вселенной у Елены Шварц звучали как невольное (или вольное?) противодействие мотивам И.Бродского: образу поэта-изгоя, отстранённости, холодности, разочарованию и убеждению в том, что, как водится, «нет пророка в своём отечестве». У Е.Шварц пророческий дух проявлен открыто и принят с радостью, без сомнений в его правомочности и возможности:
Не плясала б я на крыше –
Не разлилась бы в небе заря.
Не хочу быть ни ниже, ни выше
Золотого земного царя.
Способность видеть сквозь материю – то, что ещё погружено «в утробу» и только движется к воплощению, визионерский дар, множество образов, связанных с метафорами зрения, – все эти особенности поэзии Елены Шварц оказались очень органичны для сценического образа Фроловой. Помогли отождествиться с библейски источником – ещё ветхозаветным, но пропитанным радостью прямого родства – сознанием своего первородства, любимости, избранности. Эти песни прозвучали глубинным контрастом мотивам «изгнания из рая», образу «вечного скитальца», просвечивающему у Бродского. Если в первом отделении, через стихи Бродского звучал мотив ухода, движения прочь, то через стихи Шварц, наоборот, возникло движение навстречу. И посему в общем строении концерта проступил необходимый объём – вспыхнул тот округлый рождественский фонарик, свет которого «плывёт в тоске необъяснимой…» сквозь мглу и космос.
Но у концерта была и третья часть – внутри второго отделения, перед финалом, Лена исполнила несколько собственных песен: «Деревянные крылья», «Не молчи, сердце…», «Катай меня по небу». А затем прозвучали две мексиканские песни – народная и на музыку Фроловой… Пожалуй, без включения в концерт стихов самой Лены, в её песенной мистерии не оказалось бы главного – личного усилия, персональной вовлечённости, не опосредованного, а прямого предстояния… Ну, а от мексиканских песен фонарик заискрился совсем по-новому… Не обжигающе-холодным и ярким свечением на фоне тьмы, а по-южному душевным и растекающимся светом озарился образ жрицы и пространство любви-служения, в которое для Елены превращается сцена.
Дорога, изгнание – сквозной образ первого отделения. Звезда, огонёк, пламя внутренней свечи –ключевая метафора песен, прозвучавших во втором отделении. Было очевидно, что искусство в понимании Фроловой – форма духовного пути. И на этом пути проживаются и мучительные контрасты одиночества – сопричастности, и покой осуществлённого выбора. Как к мастеру, к Лене давно пришла естественность и лёгкость домашнего существования на сцене… А после концерта - море цветов, улыбок, зрительского воодушевления. И всё равно пробуешь понять, оказавшись за порогом театра, – что запомнилось как главное? С чем уходишь? С ощущением силы? Свободы? С чувством радости?
«Рождественский романс» И.Бродского - одна из тех первых песен Лены, с которой началась её известность. Ниточка, за которой потянулся весь её песенный кораблик… Плывёт необъяснимо… А песня так и осталась дорогой, связующей мир, внутренний поиск и опыт воедино. Именно образ путеводного «фонаря-звезды-кораблика» оказался смысловым и эмоциональным стержнем вечера – после всего спетого и значительного. Наверное, как свидетельство того, что судьба складывается сразу – с первых нот, образов, постижений. Потом человек лишь возвращается к этому моменту самоопределения, постигает его всё глубже, проникая в суть призвания. Но само-то оно – неизменно. Раз услышанный зов уже не отменяем.
Для меня этот рождественский концерт Елены Фроловой обернулся разговором о призвании. Свидетельством того, что приходит к принявшему его, - «покой и воля»… И даже не скажешь вслед за классиком, что «счастья нет», потому что было и оно – моментами внутреннего света, зрительской радости, обращением из сердца к тому, кто идёт той же дорогой. Точнее, к тому, кто просто ИДЁТ, потому что дорога всё равно у каждого своя…
Татьяна Алексеева (источник - http://tania-al.livejournal.com/247735.html)
Фотография автора
