Каждый концерт Елены Фроловой непредсказуем – даже если имена поэтов заранее перечислены на афише. Никогда не предугадаешь, из каких конкретно ниточек выплетется узор, и в какое полотно они сложатся в целом. И всякий раз поражаешься невероятной насыщенности и разнообразию музыкальных диалогов Елены с поэтами, и поэтов – друг с другом. Не говоря уже о сложности и неожиданности самих мелодических решений, не повторяются смысловой и образный рисунок определенной концертной программы. Потому особенно заманчиво нащупать доминанту, неявную глубинную метафору происходящего, подчас завуалированную.

Обычно Лена и сама дает подсказки в начале программы. Но, подозреваю, что многие из этих «подсказок» рождаются интуитивно и уже являются частью чуда – чуда рождения живого и непредсказуемого существа, официально именуемого «концертом».

Концерт 24-го мая пришелся на день рождения И.А. Бродского, и весь проходил под знаком любви и почитания Елены по отношению к нему. Его открыла песня «Описание утра» на стихи Бродского. А затем волнами, кругами все первое отделение чередовались и собеседовали друг с другом И.Бродский – В.Блаженный – Б.Окуджава. На первый взгляд, эти поэты имеют между собой много больше различия, чем сходства. Но именно их заочная полемика, их разность в отношении «веры-неверия» - от скепсиса и все испытующего ума Бродского до детски самозабвенной веры Блаженного, через перипетии обретения личной веры у Окуджавы, – именно эта разность очертила, охватила собой огромный диапазон состояний, переживаемых на духовном пути. Фролова даже подчеркнула метафору колеса, прочерчивая его рукой по воздуху: «Бродский – Блаженный – Окуджава… Бродский – Блаженный – Окуджава…». Может быть, образ колеса – бесконечных вращений и блужданий души, и готовности каждый день пускаться в путь – указывал на особую близость стихов Блаженного самоощущению Елены Фроловой. А, может, оно показалось ей самой точной метафорой «путешествия» (с которым она сравнивает большинство своих концертов). Остается лишь строить догадки… «Колесо» прозвучало, и, благодаря символу круга – круговой сменяемости имен определенных поэтов, стало одной из «опорных» песен первого отделения:

Я живу в нищете, как живут скоморохи и боги,

Я посмешищем стал и недоброю притчей для всех,

И кружусь колесом по моей бесконечной дороге,

И лишь стужа скрипит в спотыкающемся колесе.

Были исполнены так же «Покидаешь мои небеса» на ст. И.Бродского, «Неистов и упрям» Б.Окуджавы, «Песни счастливой зимы» И.Бродского, «Какое мне дело, живой или мертвый» В.Блаженного, «Ехал всадник» на ст. Б.Окуджавы, «Зимним вечером на сеновале» на ст. И.Бродского, «Душа, проснувшись, не узнает дома» В.Блаженного, «Ты поскачешь во мраке» И.Бродского и др.

Но второе отделение перевернуло все сложившиеся правила первого, внесло новый поток неожиданного и свежего дыхания. Первая же песня – «Лестница любви» на ст. Леонида Губанова. Взрыв лирики, цельного огненного чувства, словно не желающего ничего знать о мытарствах и обязательствах духа, о принуждении и усилии. И целый цикл новых, еще не исполняемых песен Елены Фроловой: на стихи Губанова (если не ошибаюсь, «Ранний утра час»), на стихи А.Ахматовой «Так отлетают темные души», на стихи Б.Окудажвы «Всю ночь кричали петухи».

Последняя песня очень неожиданная для Окуджавы, трагически-женская, непокорная. Весь этот поток песен внес энергию чувственного, эмоционального начала в человеке, верящего в свою единственность и мучительно переживающего неизбежность смерти – смерти личности и смерти чувств, дорогих отношений. Постепенно боль успокаивается, высветляется – в песне «Последний троллейбус» Б.Окуджавы. Бунтующие чувства стихают, становятся очень нежными, проникновенными: «Раненное небо самолетик белый…» (авторская песня Елены Фроловой).

Человек уже становится способен смириться со своей быстротечностью, принять собственную ущербность и зыбкость человеческих достижений с любовью, улыбкой. Звучат песни на стихи Д. Строцева «Ничему меня жизнь не учит» и «А в колыбельный день холмы пришли ко мне» (из сб.«Виноград»). Затем – «Боже, Боже, разве я не ангел?» Вениамина Блаженного. И через «Александрийские песни» Михаила Кузьмина начинается постепенное возвращение к И.Бродскому, его поэтическому миру. Извне, со стороны зрителя это выглядит как дар перевоплощения – способность отождествиться с иными мирами, эпохами, культурными традициями. Дар сопереживания и перерождения в «другого», помогающий человеку расширить свои границы, преодолеть кратковременность и скоротечность индивидуального бытия. Заключительную часть концерта составил цикл песен на стихи И.Бродского: «Сонетик», «Зимняя свадьба», «Песня» «Пришел сон из семи сел», «Стихи в апреле». Они окольцевали, замкнули разнородный поток стихотворений, звучащих в этот вечер. Высветили, вывели на первый план подспудно везде звучащую тему смерти. Напоследок в зрительском восприятии словно бы воскресли, встали перед внутренним взором два главных оппонента, незримо спорящих весь концерт – Блаженный и Бродский. Бродский с его трагическим и неотступным вниманием к смерти, к ее разнообразным ликам и формам, и Блаженный с его радостным приятием смерти, жаждой растворения в божественной любви и сострадании к миру. Когда слышишь песни Елены Фроловой на стихи Вениамина Блаженного, понимаешь, как близок его пафос миру Франциска Ассизского. Лирический герой Блаженного бросается в объятия смерти как к близкому человеку, а «брат волк» и «сестра незабудка» присутствуют чуть ли не в каждом стихе.

Все же обе эти тени, ожившие на концерте, по-своему важны и дороги. Никого не удается предпочесть и ни одного из этих путей - избежать. Невозможность окончательного выбора и однозначного ответа по отношению к смерти воплощалась на концерте в образах Окуджавы, проникнутых светом и милосердием, близкими В.Блаженному, но и, как оказалось, - трагическим вИдением пустоты и бессмысленности обыденной жизни (так иронично и жестко порой обыгрываемых в стихах Бродского). В этом смысле новая песня Елены Фроловой «Всю ночь кричали петухи» на стихи Окуджавы стала буквально открытием, обнажая новую и неожиданную грань его поэзии.

Но финальным аккордом стала песня не Блаженного или Окуджавы, а опять же Бродского. И, мне кажется, не потому, чтобы еще раз отдать дань памяти поэту в день его рождения. «Рождественский романс» оказался самым глубоким и точным завершением темы «отношения к смерти», не упростив, а, наоборот, усилив, подчеркнув ее объем. Именно «Рождественский романс», где «мертвецы стоят в обнимку с особняками», образным строем и ритмом напоминает о вечном возвращении, неостановимом течении жизни, идущей под знаком Рождества. И он же ставит над всем этим знак вопроса - «как будто жизнь начнется снова»:

как будто будет свет и слава,

удачный день и вдоволь хлеба,

как будто жизнь качнется вправо,

качнувшись влево.

Это многократно повторенное «как будто» очерчивает грань, сдвиг восприятия, по одну сторону которого «смерти нет и жизнь бесконечна», а по другую – ничто и мрак небытия. Указывает на хрупкость и уязвимость веры, на иллюзорность наших убеждений и надежд.

Но остается песенный поток всего концерта и ритм этого стихотворения. Одна из самых устойчивых ассоциаций с творчеством Елены Фроловой для меня связана не с высокогорьем и воздухом напряженных духовных исканий, а с силой и неодолимостью воды. Бесчисленные и такие разнообразные откровения великих поэтов, их творческие миры, снова и снова находят свое отражение в прозрачности и чистоте реки, одушевляемой Леной. Простор и мощь этой песенной реки, ее готовность каждой строке и рифме вернуть их точный образ, возможно и есть глубинная метафора концерта: река Жизни, река Времени, река Памяти. Есть исток, но нет завершения. Лишь устремленность в манящий необъятностью океан.