3 июня 2007г. Москва

Театр Музыки и Поэзии под рук. Е.Камбуровой

«СВЕТОТЕНИ»

«Крылышкуя золотописьмом тончайших жил» - эти строки В.Хлебникова могли бы стать эпиграфом к концерту, прошедшему в театре Камбуровой 3-го июня. День концерта, как водится, оказался знаковым. Название и дата, перекликаясь, рождали причудливый узор. «Греки сбондили Елену» - гласила афиша, намекая на мандельштамовский образ античности и историю Троянской войны. Сама Елена, появившись перед публикой, поздравила нас всех со своими именинами. Тени ангельских крыл, упоминание Ангела-Хранителя по контрасту с названием, с первых же слов дали почувствовать чеховский «звук лопнувшей струны» - звенящую паузу. И сквозь возникшую пустоту - несмолкаемый по сей день спор христианского мира с античным язычеством.

Елена Фролова обрисовала контуры программы: у каждого из исполнителей – свой автор, своя эпоха (по крайней мере, в первом отделении). Сама Елена будет исполнять песни на стихи поэтов Серебряного века. Александр Деревягин представит 2-ую половину XX века (в основном, стихи Леонида Губанова). А Сергей Труханов оживит «наши дни» в песнях на стихи Григория Кружкова (известнейшего переводчика-англиста). Дальше сложным, изысканным и красивым потоком поплыли над залом стихи Михаила Кузмина – целый цикл, спетый Еленой Фроловой: «Весною листья меняет тополь», «Истекай сердце, истекай», «В ранний утра час покидал я землю», «Ариадна». Дальше Лена, словно отбивая ритм, особо выделила, очертила кругом «Базилид». Сказала, что эта песня знаменует в общем рисунке концерта «переход от язычества к христианству». Тут не могли не броситься в глаза пересечения кузминского стиха с названием концерта (мандельштамовой строки из «Шерри-бренди»):


Я знаю, что был Гомер,
Елена и павшая Троя.
Герои
Жрали и дрались,
И по радуге боги спускались...

Огненным шаром покатился знаменитый «Базилид», воплощая в рваном беге, - до осязаемых штрихов и подробностей, - мучительную усталость от дразнящей и обманчивой тленной красоты. Гармония античных пропорций, красота зримая, чувственная, душит своей законченностью, обдает жаром. Испепеляет. Разъедаемая ржавчиной смерти, видимая красота превращается в собственную противоположность, пугая звериным оскалом. И вдруг сквозь фантазии об уходе от мира и мысли о смерти, рождается образ внутреннего солнца, духовного солнца. Слушателю вместе с героем открывается красота сверхчувственная, постигаемая лишь внутренним восприятием, глубиной души.


Мимо воли, мимо желаний,
Разверзся невиданных зданий
Светозарный ряд,
Из бледности пламя исторг.
Глашатаем стал бородатый бродяга,
И знание выше знаний,
Чище любви любовь…

Песня «Базилид» стала одним из ключевых, поворотных моментов концерта. Перекинула мостик от Серебряного века к противоречивому XX-му. Следующий этап – цикл песен в исполнении Александра Деревягина на стихи Л.Губанова: «Надежда золотою рыбкой», «Судьбы великой перекресток», «Акварель», «Люблю» и др. Для слушателя в этот миг все переворачивается. В мире Губанова уже нет дистанции между небом, землей и «мною». Земля и все, что на ней, легко и свободно присваивается. Внешнее и внутреннее уравниваются в правах. У Поэта и Жизни – отношения любовников. Они переплетены и сплавлены воедино. Грандиозные исторические или географические понятия становятся лишь метафорой для человеческого тела, живого, хоть и мимолетного чувства.


Моя холодная улыбка,
Она из снега, нет, из хлопка.
Она белее мавзолея,
И средней Азии ровней

Завершил первое отделение Сергей Труханов песнями на стихи Григория Кружкова: «Все изменяется, кроме палочки от эскимо», «Она умела кричать как ворона «каррр», «Песни потерпевшего кораблекрушение» («И только вода в реке навсегда осталась соленой») и др. Внутренняя система координат снова меняется. В фокусе восприятия и описания - больше «мир», чем «я». Иногда кажется, что только «мир»:


Все обойдется. И верно,
все обошлось. Его домик
сгорел. Горелое место
заросло травой. На лужайке
выросла ива. На иве
поселились воробьи. Старуха
умерла. Каждый вечер
луна всходила над полем.

Даже чувства, фантазии, душевные состояния отделены от автора и как будто живут своей жизнью:


Тонкого тления реет в ночи аромат.
Спят вожделения, воспоминания спят.

В тех же случаях, когда в стихах Кружкова прорываются личностные переживания, они достигают такой глубины, на которой перестают быть «личными». Даже тексты от первого лица больше говорят о другом, чем об авторе. И сквозь юмор пробивает нежность сочувствия.


Она умела кричать, как ворона: "Каррр!" -
Вкладывая в это "каррр!" столько обиды на мир,
Что даже зеленый с розовым ежиком шар
Лопался, как будто в нем десять проделали дыр.

За иронией и образной игрой у Григория Кружкова остро видна человеческая уязвимость. Но в его мире умение понять и почувствовать другого спасает от растворения в одиночестве. И Сергей Труханов в своих песнях на стихи Кружкова передал это с удивительной точностью и деликатностью.


Грех глядит на меня, позевывая и грозя,
Кара вензель свой острый вычерчивает за ним,
Смерть придет - и не удостоит взглянуть в глаза,
Только вскрикнет голосом твоим хриплым, родным.

Первое отделение закончилось, и круг замкнулся. Солнце спустилось за горизонт. Начавшись кузминским путешествием «от язычества к христианству», стихотворно-песенный поток завершился дантовскими странствиями по кругам ада. В стихотворении Г.Кружкова «Она умела кричать» есть почти прямая отсылка к Данте («Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу»):


Каждый миг ожидая гибели или чудес,
Я оглядывался и не понимал ничего...

Выяснению отношений с родиной у Губанова или с мировыми религиями - у Кузмина ироническая наблюдательность Григория Кружкова, скорее, противостоит, - по принципу контраста. Может быть, потому, что она полна сочувствия к быстро меркнущей искорке частной человеческой жизни.

Второе отделение концерта строилось уже иначе. «Гитара по кругу – греческая традиция», - объявила в начале Елена Фролова. И тут уже не было никакого разграничения по хронологии между исполнителями. Александр Деревягин пел песни на стихи Игоря Салчака («Омывали город волны» и «Третий петух»), Георгия Иванова («Хорошо, что нет царя»), Иосифа Бродского, и очень «вертинскую» по духу и стилю песню на стихи Антона Яржомбека («По Москве иду как иностранец»). И еще совершенно замечательную свою авторскую песню «Мальчик купает солнце»:


Мальчик купает солнце.
Вымытое солнце превращается в бабочку и улетает
на небо, чтобы светить. Ребёнок прикрывает
ладошкой глаза и прищуривается, а облака плывут и
не падают. Падает снег.

Елена Фролова пела «Не взыщи, мои признанья грубы» Марии Петровых, «Мы себя похоронили» Леонида Губанова, «Проплывают облака» Иосифа Бродского, «Ты выходишь из трамвая» Софии Парнок, «Рождественский романс» Бродского, «Жизнь упала как зарница» Осипа Мандельштама. А Сергей Труханов – «Бабочку в госпитальном саду» Арсения Тарковского, песню на стихи Глеба Шульпякова («Написать бы про город, мой город, которого нет»), стихи Бродского («Я всегда твердил, что судьба игра»), стихи Ольги Нечаевой («Так темно, но не добудешь огня»). И на первый взгляд в этом разнообразии трудно уловить что-то объединяющее, скрытую основу концерта. Но она есть.

Получилось на редкость красиво: смысловым «центром» первого отделения, вокруг которого сконцентрировалось все остальное, был «Базилид» в исполнении Елены Фроловой. А образный строй и суть второго отделения определили Деревягин и Труханов единым, параллельно возникшим у них образом – бабочки. Солнце превращалось в бабочку и улетало в песне Александра. Бабочка порхала, соединяя траекторией полета свет и тень, в песне Сергея на стихи Арсения Тарковского. Дрожание крыл, порхание, кружение, перемещение из света во тьму, контрасты света и тени, буквально пронизывали все это разнородное стиховое пространство. Образы, возникающие в стихах, постоянно перекликались, хоть и принадлежали разным авторам. Мотивы «тьмы» и «света» встречались чуть ли не в каждом стихотворении: «мед огней вечерних» и фонарик негасимый «Рождественского романса», «темнота в комнате и снаружи» («Я всегда твердил, что судьба игра»), «так темно, но не добудешь огня» (в стихах Нечаевой), «Из тени в свет перелетая, она сама и тень и свет» (бабочка у Тарковского), «Ангел в светлой паутине В золотой стоит овчине, Свет фонарного луча – до высокого плеча», «От зари и до зари налитые фонари» в стихах Мандельштама, настойчивое присутствие «золотого» (светящегося, горящего) во многих стихах др.

Сочетание и взаимная игра света и тени, их сложный узор, высветление душевной тьмы, в итоге, оказалось сквозной темой концерта. Она воплотилась в метафоре бабочки, которая в разных контекстах воплощала то человеческую душу, то ангела, то творческую игру воображения, то фантазии любви… Надо сказать, что и освещение на концерте строилось на контрасте глубокой темноты и ярких световых пятен, скользящих по рукам и лицам исполнителей, разбегающихся теней. Испепеляющее солнце из стихов Михаила Кузмина по ходу концерта и на образном, и на видимом уровне рассыпалось в сноп искр, лампочек и лучей. Каждая искорка стала своим, маленьким источником света, притягивающим новых бабочек-мотыльков. Мерцание гаснущего, тающего во тьме, а затем вдруг заново рождающегося света слышалось и в музыке. Завораживало красотой. Наполняло все происходящее особым, внутренним свечением.


Татьяна АЛЕКСЕЕВА (источник - http://tania-al.livejournal.com/44580.html#cutid1)