По жанру этот вечер в чем-то напоминал октябрьский концерт в СТД «На Страстном» приуроченный к Дню рожденья Елены Фроловой. Первое отделение тогда тоже было посвящено стихам других поэтов, а второе – авторским песням Лены. Такое активное сочетание собственных стихов с произведениями «великих собеседников» появилось на концертах Фроловой сравнительно недавно. И это вносит совершенно новую ноту, пересоздает привычную атмосферу… Потому что в центре происходящего оказывается уже не поэтическая метафора или тема, и даже не образ определенного поэта, а личность самой Лены.

Теперь уже зрители вовлечены не только в музыкальное прочтение выдающихся стихов, но и в творческое, и даже - человеческое, эмоциональное становление Елены. Мне кажется, это говорит о высокой степени доверия, установившегося у Фроловой с ее слушателями и почитателями. Пожалуй, именно опираясь на расположение, чуткость и открытость публики, автор-исполнитель может до такой степени чувствовать себя на сцене «по-домашнему», как это получилось на прошедшем творческом вечере.

Интонацию доверительного, непринужденного разговора задала сама Елена, увлеченно размышляя в присутствии слушателей. Она рассказала о том, как давно в ней бродит и взывает к воплощению тема «юродства» в поэзии, «юродивых поэтов». Поделилась интуитивным восприятием этой темы. Вспомнила про книгу, которую сейчас читает, - как раз о юродивых на Руси. И даже пересказала оттуда впечатливший ее эпизод… Было полное впечатление неспешного дружеского общения. Но когда Лена начала петь, и зазвучал духовный стих «Дороженька господняя, никто по ней не хаживал…», атмосфера концерта сразу преобразилась. Стала строже и собранней. Появился тот внутренний накал, который неизбежно сопутствует погружению в глубокие и парадоксальные темы.

Программа вечера не была известна заранее. И для меня стал огромным подарком тот ряд «поэтических собеседников», который Елена Фролова словно бы вывела на сцену. Поначалу это были Варлам Шаламов, Анна Баркова и Вениамин Блаженный. Основой для их незримого диалога, естественно, оставалась тема «юродивого поэта» - живущего в своем индивидуальном измерении, выпавшего из круга благополучных современников. И в своих комментариях между песнями Лена продолжала это подчеркивать, помогая слушателю воспринять скрытое единство текстов.

«Одинокая, прокаженная…» А. Барковой сменилась «Колесом» В.Блаженного, а потом - песнями на стихи В.Шаламова: «Я как Ной…», «Не гусиным, лебединым напишу письмо пером». «Дурочка» А. Барковой – песней на стихи Блаженного: «Я умом так загадочно тронулся…».

Вскоре Лена перешла к тому, что существование юродивого за пределами житейских рамок, его особая внутренняя иерархия, на ее взгляд, в чем-то очень напоминают состояние влюбленного человека. Она вспомнила о тех запредельных ситуациях – например, обитания в ГУЛАГе, когда именно любовь оказывалась для кого-то спасением, помогала сохранить человеческий облик. Развитием темы стали песни на стихи Анны Барковой «Не гони меня, не гони» и «Письмо» Варлама Шаламова.

Но вот появился новый мотив – райского свечения и детской беззаботности. И после песни на стихи В.Блаженного «Боже, Боже, разве я не ангел», Лена заговорила о поэте Дмитрии Строцеве и его «Убогих песнях». Для нее обращение к стихам Д. Строцева было очень органично в размышлениях о «поэтическом юродстве». Елена назвала Строцева прямым наследником Вениамина Блаженного - в развитии этой темы и этой традиции. Из стихов Дмитрия она спела: «Губы выпили небо», «Что ты Рай для меня», «Одолей меня, у людей меня отними» и, может быть, самую игровую из «убогих песен» - «В подземелье на темном полу…» («Белая песня на черный день», - как она шутливо ее обозначила).

И вот тут уже потянулась ниточка ко второму отделению, потому что, благодаря разговору о Строцеве и Блаженном, завязалась тема поэтической традиции - и ее продолжения. Образ путешествия сквозь время… Когда Лена начала исполнять собственные песни, она подхватила именно мотив бездомности, скитальчества, - кстати, тоже очень характерный для юродивых. Начала она с песни «Бродяжка-любовь». А вскоре последовала и еще одна близкая по образности песня Фроловой «Бродяга». Звучали и «Ясновельможный пан», и «Солнечная нить»… Песня «Заклинание» («Все слова мои – заклинание…») и впрямь переместила слушателей в иное измерение, потому что по духу, по стилю исполнения, напоминала настоящее мистическое действо – подобие шаманства.

Тема любви продолжала для Лены перекликаться с состоянием «юродства». Она и при исполнении собственных песен удерживала эту параллель. И после «Заклинания» последовала по-детски беззащитная, нежная «Сказочка». На волне доверчивой открытости сердца (на которую нас настроила «Сказочка») как-то очень естественно и щемящее прозвучал «Синий троллейбус» Б. Окуджавы. Елена вдруг вплела его в узор из собственных песен, повинуясь некой внутренней логике – или, может быть, даже сиюминутному порыву. Объяснила, что «Синий троллейбус» для нее – самоценное живое существо.

А в финале – уже после «Помни, помни» и «Раненое небо» - Лена подарила нам совершенно новую песню «Все, о чем я тебе не сказала…». И огромную радость. Свою, детскую. Рассказала о том, с каким светлым ожиданием в сердце улетает в Мексику – на прощальный концерт своей любимой певицы Чавелы Варгас. Так что заключительной песней концерта не могло не стать посвящение этой любви – «Солнце мое Бетания».

Личную радость Лены зрители поддержали с огромной теплотой и сочувствием. Разделили ее так охотно и единодушно, что не могло быть сомнений: «свой» слушатель Еленой давно завоеван, - не только как автором и исполнителем, но и как человеком. То доверие, с которым она обратилась к залу в начале вечера, в финале вернулось к ней с избытком…